11 мая в Музее Анны Ахматовой главный художник БДТ им. Г. А. Товстоногова проведет презентацию своей книги «Дети моста лейтенанта Шмидта». «Фонтанка» предлагает ознакомиться с одним рассказом.
Поделиться
Выдающийся сценограф, соратник Г. А. Товстоногова, Эдуард Кочергин в последние годы стал известен и как писатель. Его сборники, из которых наиболее известна книга «Ангелова кукла», которой он дебютировал, удостоены престижных отечественных литературных премий, в том числе — «Национального бестселлера». Они активно переводятся, издаются в других странах. На днях петербургское издательство «Вита Нова» выпустило сборник короткой прозы Кочергина «Дети моста лейтенанта Шмидта», который составили произведения, посвященные учебе автора в знаменитой «рисовальной бурсе» — Средней художественной школе при Институте живописи, ваяния и зодчества имени И. Е. Репина. Часть этих рассказов уже известна читателю, часть рассказов печатается в книге впервые. Вот один из них.
Рисовальный отец Леонид
«Но главным антиком школы, который поначалу произвёл на меня суровое, даже пугающее впечатление, был учитель рисунка Леонид Сергеевич Шолохов. Расскажу только один эпизод. После физкультуры вторым предметом моего первого сэхэшовского сентябрьского учебного дня был рисунок. По первости не без труда разыскав класс рисунка, я страшно поразился. Мои только что хулиганствующие на физкультуре у Шимозы однокашники стояли по стойке смирно в очереди перед дверью класса. Причём все они как один в левой руке держали по целому букету хорошо заточенных простых карандашей. Что такое происходит, снова какой-то спектакль? Я застыл от неожиданности перед шеренгой пацанов, глядя на аккуратные букеты в их руках. В кулаке каждого сэхэшатика красовалось по двадцать одному карандашу — ни больше ни меньше. Вот это да! Фантастика! Вспомнилось из прошлого: карты — двадцать одно — масть!
Я не был посвящён в эту неизвестную мне игру и имел при себе только пять или шесть карандашей, к тому же не очень заточенных. У крайнего одноклассника попробовал спросить:
— Зачем так много карандашей?
— Это — здешний шолоховский закон, иначе не пустит рисовать, увидишь, — ответил он мне важно.
Я встал в конец очереди со своей несчастной горсткой.
Точно по звонку открылась дверь класса-мастерской. Из неё стремительно вышел низенький человек с малой головкой и платиновыми патлами волос.
Быстро прошёлся вдоль ребячьей очереди, осматривая строгими внимательными серыми глазками букеты карандашей, и, остановившись подле меня, спросил:
— Откуда свалился?
Заика-староста Осипов ответил за меня:
— Н…о…о…новенький, п…о…поступил в этот год к нам.
— А ты что, его не посвятил? — несколько раздражённо спросил его Шолохов.
— Не успел. Сегодня ведь первый день занятий!
— А ну, собери со всех по карандашу. А ты, новенький, слышишь, чтоб завтра в зубах — двадцать один, и заточенные, как у всех. Понял?
— Так точно, понял!
После этой обязаловки учитель впустил нас в класс рисунка.
Назавтра я стоял с заточенным карандашным букетом в кулаке в очереди пацанков. Шолохов, подойдя ко мне, спросил:
— Ты что, считаешь только до двадцати? Осипов, почему не внушил? Закон есть закон. Дуй отсюда!
Главное, что я подумал в тот момент: «Как же он так быстро их сосчитал — во даёт!» В этом было что-то сказочно-мистическое.
Через месяц мне пришлось свернуть и склеить из бумаги удлинители карандашей. Таким образом я коротыши использовал под завязку (в ту пору мы с матерью были очень бедны). Шолохов не был против.
Со временем я понял его «свирепую» систему — рисунок продолжался четыре часа с одним перерывом. Чтобы полностью сосредоточиться на рисовальной работе и не отвлекаться на заточку, каждый из нас должен был через три-четыре минуты менять тупой карандаш на острый, отработав, не отвлекаясь два часа подряд, двадцать один карандаш, — у «отца Леонида» всё было точно рассчитано. В перерыве нужно было подтачивать все затупленные и снова безотрывно продолжать рисунок в течение оставшихся двух часов. Он не давал нам расслабиться, главное — всю энергию, всё внимание обращать на рисунок.
И мы в течение четырёх часов отдавались только одному — рисовальному делу. Неслучайно, что наиболее значительные художники в Питере пятидесятых-шестидесятых годов учились основному предмету изобразиловки у великого сэхэшовского антика Леонида Сергеевича Шолохова.
Леонид Сергеевич терпеть не мог коротыши — то есть рисование коротенькими карандашами. Увидев у тебя коротыш — выхватывал его из рук и ловко забрасывал на верх стоявшей в углу круглой, белого кафеля печки. Если обратить внимание на эту печь, то на ней за окантовочным карнизом возвышалась целая выпуклая горка обрубышей-карандашей, отправленных туда мастером в разные годы.
Теперь, когда ко мне, уже знатному художнику, профессору, обращаются за советом рисовальные желатели, мечтающие поступить в художественное училище или институт, то я всегда рекомендую абитуриенту перед экзаменом заточить классически по двадцати одному «хорошему карандашу» разной твёрдости и взять с собой мягкую стирательную резинку.
В этом случае плюс один балл обеспечен — всё по системе нашего рисовального отца Леонида.
P. S. Когда Леонид Сергеевич ушёл от нас в лучший мир, я уже не учился в СХШ и даже отсутствовал в Ленинграде. Но слышал достойную историю, связанную с его похоронами.
Похоронный автобус с сопровождающими усопшего Леонида Сергеевича родными и бывшими учениками, известными художниками, переехав Малый проспект Васильевского острова, заглох на 17-й линии, заглох окончательно. Художники, чтобы не ждать долгой замены, взяли из автобуса гроб мастера на руки и пронесли его по 17-й линии и Уральской улице на Смоленское кладбище, самое первое кладбище города, где с XVIII века хоронили профессоров Императорской академии художеств, и там, отпев в храме Смоленской Божией Матери, недалеко от часовни Ксении Блаженной, попрощались с Мастером».
Фрагмент предоставлен издательством «Вита Нова»
Источник: www.fontanka.ru